Малявин. Записки психиатра, или Всем галоперидолу...

[ХАМИЧОК]

в связи с тем, что данная тема находиться на под форуме юмор.

Данная тема специально находится в подфоруме "Юмор", а не в подфоруме "Художественная литература..."

Ты заметил, какие слова стали литературным с подачки Малявина?

[Holy humility]

Ты заметил, какие слова стали литературным с подачки Малявина?

До создания этой темы я и знать не знала кто такой Малявин. Не думаю, что он на столько известен, чтобы влиять на мнения масс

[ХАМИЧОК]

У него в книге в-открытую, без замазывания "звёздочкой", используются матершинные слова

[Holy humility]

эти книги никто не читает, они не представляют ни научной, ни художественной ценности)
да и судя по ним он посредственный профессионал, а это та еще Геростратова слава

[ХАМИЧОК]

У нас же не каменный век, но почему-то Малявин высмеивает наличие в жизни уже давно научно доказанных фактов. Читаю дальше. Оказывается, у него такое отношение не только на счёт микро-чипов, но и на счёт существ потустороннего мира.

Добавлено спустя 18 минут 27 секунд:
читаю медленно
Дочитала до смешного и ненасильствееного, неущемляющего ничьи права
записка "Проф"
Придумал-таки, что надо сделать, чтобы сами ушли

Добавлено спустя 2 часа 7 минут 14 секунд:
Е-мое, не прочитала еще четверти книжки (читаю, к сожалению, медленно) и уже наткнулась на второе матершинное слово, ставшее литературным.

[UkRus]

О, я покупал такую книжку. Надо будет прочесть все-таки. Вроде юморная считается.

[grizabela]

Ненавижу когда глумятся. Во всем двойственность вещей, не бывает одинакового смеха. Даже расстраиваться не хочется, читая такое.

[glori]

прививка цинизма, привыкаешь и меньше дёргаешься по пустякам

[wasia]

История Ричарда Фейнмана!
В то время существовало множество фильмов о психиатрах. Например, был
фильм под названием "Зачарованная" (Spellbound), в котором у женщины, ранее
бывшей великой пианисткой, пальцы застывают в неудобном положении, и она не
может даже пошевелить ими. Семья несчастной женщины вызывает психиатра,
чтобы попытаться помочь ей, и ты видишь, как за нею и психиатром закрывается
дверь. Внизу вся семья в нетерпении, обсуждают, что должно произойти; и вот
женщина выходит из комнаты, руки все еще застыли в ужасном положении, она
драматически спускается по лестнице, подходит к пианино и садится за него,
поднимает руки над клавиатурой, и внезапно - трам-тарарам-там-там-там - она
снова играет. Я совершенно не переношу подобной чепухи, и поэтому я решил,
что все психиатры жулики и с ними не следует иметь никаких дел. Вот в таком
настроении я и пребывал, когда подошла моя очередь побеседовать с
психиатром.

Я сел у стола, психиатр начал просматривать мои бумаги.
- Привет, Дик, - сказал психиатр бодреньким голосом. - Где ты
работаешь?
А я думаю: "Кого он там из себя воображает, если может обращаться ко
мне подобным образом?" - и холодно отвечаю: "В Шенектади".
- А у кого ты там работаешь, Дик?" - спрашивает психиатр, снова улыбаясь.
- В "Дженерал Электрик".
- Тебе нравится работа, Дик? - говорит он с той же самой улыбкой до
ушей на лице.
- Так себе. - Я вовсе не собирался вступать с ним в какие бы то ни было
отношения.
Три милых вопроса, а затем четвертый, совершенно другой.
- Как ты думаешь, о тебе говорят? - спрашивает он низким серьезным
тоном.
Я оживляюсь и отвечаю:
- Конечно! Когда я езжу домой, моя мать часто говорит, что рассказывает
обо мне своим подругам. - Но он не слушает пояснений, а вместо этого что-то
записывает на моей карточке. Затем опять низким серьезным тоном:
- А не бывает ли так, что тебе кажется, что на тебя смотрят?
Я уже почти сказал "нет", когда он добавил:
- Например, не думаешь ли ты, что сейчас другие парни, ожидающие на
скамейках, сердито уставились на тебя?
Когда я был в очереди у этого кабинета, я заметил, что там было на
скамейках человек двенадцать, ожидавших приема у трех психиатров, и им
больше абсолютно не на что смотреть. Я разделил 12 на 3 - получается 4 на
каждого, но я несколько консервативен и поэтому говорю:
- Да, может быть, двое из них сейчас смотрят на нас.
Он приказывает:
- Ну, повернись и посмотри, - и даже не беспокоит себя тем, чтобы
посмотреть самому!
Я поворачиваюсь и - конечно же! - два парня смотрят. Я показываю на них
и говорю:
- Ага, вон тот парень и еще тот смотрят на нас. - Разумеется, когда я
повернулся и стал показывать туда-сюда, другие парни тоже начали на нас
глазеть, ну, я и говорю:
- Вот теперь еще и этот, и двое вон оттуда, ага, теперь вся скамья. -
Он даже не взглянет, чтобы проверить, - занят заполнением моей карточки.
Потом говорит:
- Ты когда-нибудь слышишь голоса в голове?
- Очень редко. - И я уже почти начал описывать два случая, когда такое
действительно случалось, но он тут же добавляет:
- Разговариваешь сам с собой?
- Да, иногда, когда бреюсь или думаю, бывает время от времени!
Он вписывает еще несколько строчек.
- Я вижу, у тебя умерла жена, а с ней ты разговариваешь?
Этот вопрос меня "допек", но я сдержался и сказал:
- Иногда, когда я забираюсь на гору, я думаю о ней.
Новая запись. Затем он спрашивает:
- Кто-нибудь из твоей семьи находился в психиатрической больнице?
- Да, моя тетя в приюте для сумасшедших.
- Почему ты называешь это приютом для сумасшедших? - говорит он
обиженно. - Почему бы не назвать это психиатрической клиникой?
- Я думал, это одно и то же.
- Что такое, по-твоему, сумасшествие? - спрашивает он сердито.
- Это странная и весьма своеобразная болезнь человеческих существ, -
отвечаю я честно.
- Не более странная и необычная, чем аппендицит! - резко парирует
собеседник.
- Я так не думаю. При аппендиците мы лучше понимаем причины, а иногда и
механизм, в то время как безумие - гораздо более сложное и загадочное
явление.
Я не буду дальше описывать весь наш спор; дело в том, что я имел в виду
своеобразие этого заболевания с физиологической точки зрения, а он - с
социальной.
До сих пор, хотя я и держался недружелюбно по отношению к психиатру, но
по крайней мере был честным во всем, что сказал. Однако, когда он попросил
меня вытянуть руки, я не мог удержаться от фокуса, о котором мне рассказал
парень в очереди на "высасывание" крови. Я подумал, вряд ли у кого-нибудь
будет шанс сделать этот трюк, а поскольку я все равно наполовину утоплен, я
и попробую. Я вытянул руки, одну из них ладонью вверх, другую - ладонью
вниз.
Психиатр этого не замечает. Он говорит:
- Переверни.
Я переворачиваю. Та, что была ладонью вверх, становится ладонью вниз,
та, что была ладонью вниз, становится ладонью вверх, а он все равно не
замечает, потому что все время смотрит очень пристально лишь на одну руку,
чтобы убедиться, не дрожит ли она. В итоге мой фокус не произвел никакого
эффекта.
В конце этого допроса психиатр опять становится очень дружелюбным,
оживляется и говорит:
- Я вижу, ты кандидат наук, Дик. Где ты учился?
- В Массачусетском технологическом и Принстоне. А вот где Вы учились?
- В Йеле и Лондоне. А что ты изучал, Дик?
- Физику. А Вы что?
- Медицину.
- И это называется медициной?
- Ну да. А что это, по-твоему, такое? Все, можешь идти, посиди вон там
и подожди несколько минут!
И вот я снова сижу на скамье, а один из ожидающих парней пододвигается
ко мне бочком и говорит:
- Ха! Ты пробыл там двадцать пять минут. Другие проскакивают за пять
минут!
- Угу.
- Слушай, - говорит он, - хочешь узнать, как обдурить психиатра? Все,
что надо делать, это грызть ногти, вот так.
- Тогда почему же ты не грызешь свои ногти вот так?
- О, - говорит он, - я хочу попасть в армию!
- Если хочешь обдурить психиатра, просто скажи ему об этом, - говорю я.
Спустя некоторое время меня вызвали к другому столу, за которым сидел
другой психиатр. Если первый был довольно молодой и выглядел простодушным,
то этот был седоволосый, с импозантной внешностью - очевидно, главный
психиатр. Я догадываюсь, что все дело сейчас будет исправлено, однако, что
бы ни случилось, я не собираюсь становиться дружелюбным.
Новый психиатр просматривает мои бумаги, натягивает на лицо большую
улыбку и говорит:
- Привет, Дик. Я вижу. Вы работали в Лос-Аламосе во время войны.
- Ага.
- Там ведь раньше была школа для мальчиков, не так ли?
- Правильно.
- Школа занимает много зданий?
- Нет. Только несколько. Три вопроса - та же техника, а следующий
вопрос совершенно иной:
- Вы сказали, что слышите голоса в голове. Опишите это, пожалуйста.
- Это бывает очень редко, после того как обратишь внимание на
какого-нибудь человека с иностранным акцентом. Когда я засыпаю, я могу очень
четко услышать его голос. Первый раз это произошло, когда я был студентом в
Массачусетском технологическом. Я услышал, как старый профессор Бальярта
сказал: "Электрический полье". А в другой раз это было в Чикаго во время
войны, когда профессор Теллер объяснял мне, как работает бомба. Поскольку
мне интересны всякие явления, я еще изумился, как это можно услышать голоса
с акцентами настолько точно, хотя мне даже не удается их имитировать... А с
другими разве время от времени не случается чего-нибудь в этом же роде?
Психиатр поднес руку к лицу, и через пальцы я сумел разглядеть улыбку
(на вопрос он не ответил).
Затем психиатр перешел к другим проверкам.
- Вы сказали, что разговариваете с умершей женой. Что Вы ей говорите?
Тут я разозлился. Решаю, что это не его чертово дело, и выдаю:
- Я говорю ей, что люблю ее, если уж Вам так интересно!
После обмена другими резкими замечаниями он говорит:
- Вы верите в сверхнормальное?
Я отвечаю:
- Не знаю, что такое "сверхнормальное".
- Что? Вы, кандидат физических наук, не знаете, что такое
сверхнормальное?
- Точно.
- Это то, во что верят сэр Оливер Лодж и его школа.
Не очень-то информативно, но я знал, что это такое.
- Вы имеете в виду сверхъестественное?
- Можете называть это так, если хотите.
- Хорошо, буду называть так.
- Вы верите в мысленную телепатию?
- Нет, а Вы?
- Ну, я стараюсь держать свой ум открытым.
- Что? Вы, психиатр, держите ум открытым? Ха!
Вот так оно и шло в течение заметного времени. Потом в какой-то момент,
уже ближе к концу, он говорит:
- Насколько Вы цените жизнь?
- Шестьдесят четыре.
- Почему Вы сказали шестьдесят четыре?
- А как, Вы полагаете, можно измерить ценность жизни?
- Нет! Я имею в виду, почему Вы сказали "шестьдесят четыре", а не
"семьдесят три", например?
- Если бы я сказал "семьдесят три". Вы задали бы мне тот же вопрос!
Психиатр закончил разговор тремя дружескими вопросами, точно так же,
как это сделал и предыдущий, протянул мне мои бумаги, и я пошел в другой
кабинет.
Ожидая своей очереди, бросаю взгляд на бумажку, содержащую итог всех
проверок, которые прошел до сих пор. И, черт возьми, не знаю, зачем,
показываю ее парню, стоящему рядом, и спрашиваю его идиотски звучащим
голосом:
- Эй, что у тебя в графе "психиатр"? Ага, у тебя Н. У меня тоже во всех
других графах Н, а у психиатра Д. Что же это значит? - Я уже знал, что это
значит: "Н" - нормален, "Д" - дефективен.
Парень похлопывает меня по плечу и говорит:
- Приятель, все в совершенном порядке. Это ничего не означает. Не
беспокойся! - затем он, напуганный, отходит в другой угол комнаты: псих!
Я начал просматривать карточку, заполненную психиатром, и это выглядело
вполне серьезно! Первый тип записал:
Думает, что люди о нем говорят.
Думает, что на него смотрят.
Слуховые гипнагогические галлюцинации.
Разговаривает сам с собой.
Говорит с умершей женой.
Тетка по материнской линии находится в заведении для душевнобольных.
Дикий взгляд (я знал, что имелось в виду - то, как я сказал: "И это
называется медициной?")
Второй психиатр был, очевидно, более образованным, поскольку его
каракули оказалось прочесть труднее. Его записи были примерно таковы:
"Слуховые гипнагогические галлюцинации подтверждаются". ("Гипнагогические"
означает, что они происходят при засыпании.)
Он сделал массу других заметок, звучащих очень научно, я просмотрел их,
и все в целом выглядело ужасно плохо. Я понял, что это дело с армией
необходимо как-то исправить.
Конечной инстанцией всего медосмотра был армейский офицер, который
решал, годны вы или нет. Например, если что-то не так с вашим слухом, именно
он должен решить, достаточно ли это серьезно, чтобы дать освобождение от
службы. А поскольку армия отчаянно нуждалась в новобранцах и подбирала все
остатки, офицер вовсе не собирался никого освобождать ни по каким причинам.
Это был крепкий орешек. Например, у парня передо мной на задней части шеи
торчало две косточки - смещение позвонков или что-то в этом роде, и этот
офицер привстал из-за стола и пощупал их: ему нужно было самому
удостовериться, действительно ли они торчат!
Я полагал, что именно здесь все недоразумение, случившееся со мной,
будет исправлено. Когда подходит моя очередь, я протягиваю бумаги офицеру и
уже приготовился все ему объяснить, но офицер даже не поднимает глаз. Он
видит "Д" в графе "психиатр", немедленно хватает штемпель с надписью
"отклонен", не задает никаких вопросов, ничего не говорит, бац - шлепает на
моих бумагах "отклонен" и протягивает мне мою форму Э4, упорно продолжая
глядеть на стол.
Я вышел, сел в автобус, отправляющийся в Шенектади, и, пока ехал в
автобусе, думал об этой безумной истории, которая со мной произошла. И я
начал смеяться - прямо вслух - и сказал себе: "О боже! Если бы они увидели
меня сейчас, они бы окончательно убедились в диагнозе".
Когда я, наконец, вернулся в Шенектади, я пошел к Хансу Бете. Он сидел
за столом и спросил меня шутливым тоном:
- Ну, Дик, прошел?
Я состроил гримасу на лице и медленно покачал головой:
- Нет!
Внезапно он почувствовал себя ужасно бестактным, подумав, что медики
нашли у меня что-то серьезное, поэтому он обеспокоенно спросил:
- В чем дело, Дик?
Я дотронулся пальцем до лба.
Он сказал:
- Не может быть!
- Да!
Он закричал:
- Не-е-е-е-т!!! - и засмеялся так сильно, что едва не слетела крыша
здания компании "Дженерал Электрик".
Я рассказывал эту историю многим, и все, за очень небольшим
исключением, смеялись.
Когда я вернулся в Нью-Йорк, отец, мать и сестра встретили меня в
аэропорту, и по пути домой, в машине, я им тоже рассказал эту историю. Едва
я закончил, мама сказала:
- Ну, и что мы будем делать, Мэл?
Отец ответил:
- Не будь смешной, Люсиль, это абсурдно!
Вот так оно и было, однако сестра позднее поведала мне, что, когда мы
приехали домой и они остались одни, отец сказал:
- Люсиль, ты не должна была бы ничего при нем говорить. Ну, а теперь,
что же мы должны делать?
Но на этот раз мать отрезвила его, воскликнув:
- Не будь смешным, Мэл!
Был и еще один человек, который забеспокоился, услышав мою историю. Это
произошло на обеде, устроенном по случаю собрания Физического общества.
Профессор Слэтер, мой старый учитель из Массачусетского технологического,
сказал:
- Эй, Фейнман, расскажи-ка нам о том, как тебя призывали в армию.
И я рассказал эту историю всем этим физикам (я не знал никого из них,
за исключением Слэтера), они все время смеялись, но в конце один из них
заметил:
- А может быть, у психиатра все-таки были кое-какие основания?
Я решительно спросил:
- А кто Вы по профессии, сэр?
Конечно, это был глупый вопрос, поскольку здесь были только физики на
своем профессиональном собрании. Но я был чрезвычайно удивлен услышать такое
от физика.
Он ответил:
- Хм, в действительности я не должен был бы здесь присутствовать. Я
приехал вместе с моим братом, физиком. А сам я психиатр.
Вот так я его тут же выкурил с собрания!
Однако через некоторое время я забеспокоился. Действительно, ведь могут
подумать и так. Вот человек, который на протяжении всей войны получает
отсрочку, потому что работает над бомбой. В призывную комиссию приходят
письма, объясняющие, как он важен. И вот этот же парень схлопотал "Д" у
психиатра - оказывается, он псих. Очевидно, что он вовсе не псих, а просто
пытается заставить поверить, что он псих. Уж мы ему зададим!
Ситуация вовсе не казалась мне такой уж хорошей, и нужно было найти
выход из положения. Через несколько дней я придумал решение. Я написал в
призывную комиссию письмо примерно следующего содержания:
Уважаемые господа!
Мне не кажется, что меня следует призывать в армию, поскольку я
преподаю студентам физику, а национальное благосостояние в большой мере
связано с уровнем наших будущих ученых. Однако вы можете решить, что
отсрочка должна быть предоставлена мне на основании медицинского заключения,
гласящего, что я не подхожу по психиатрическим причинам. На мой взгляд, не
следует придавать никакого значения этому заключению, поскольку его нужно
рассматривать как грубейшую ошибку.
Обращаю ваше внимание на эту ошибку, поскольку я достаточно безумен,
чтобы не пожелать извлечь из нее выгоду.
Искренне ваш, Р. Ф. Фейнман
Результат: "Отклонен. Форма 4Ф. Медицинские основания".

[Holy humility]

Какая еще в художественной литературе присутствует образ душевнобольного?